И была жара страшная, и было видение…
Будто соткался из сигаретного дыма в редакции высокий, тощего вида гражданин в клетчатом пиджаке на голое тело и мятых коротких штанах. Физиономия причём была в монокле и глумливая.
— Ба! Сан Саныч! — орал он, расхаживая по кабинетам. — Какие люди! Позвольте пожать, Эдуард Николаевич, вашу честную руку. Нижайше, нижайше…
Сиплый голос кричал из отдела новостей:
— Владивосток? Алло, это Владивосток?! Это из Новосибирска.
Струйкой проник затем в отдел писем и сгустился напротив меня:
— Вот так да, тёзка!
Его монокль сверкнул в окне.
— Простите, — я спросил, — а откуда вы знаете, как меня зовут?
— Осведомился.
«Действительно, — подумал я, — он мог у кого угодно в редакции спросить, как глупо…»
— Я сам ужасно сметён, — орал клетчатый, заглядывая в мои бумаги, отчего выгнулся и стал похож на коромысло, — я не представился. Па-а-звольте: Коля Гаер, антрепренёр.
Что-то вычитав на моём столе, гражданин сделался восторжен.
— Слог! Что за слог! А стиль… Гомер и Гоголь в одном лице. Вам бы, батенька, стихи писать. Что ни слово — золото!
Я смутился:
— Вы, собственно, по делу?
— По делу, все мы по делу.
— Слушаю вас.
Заглянул главный редактор, и клетчатый гражданин отрекомендовался:
— Ихний тёзка.
Я повторил:
— Слушаю вас.
Тут клетчатый отколол такую штуку. Вытащил из пиджака грязный платок и, уткнувшись в него, загнусавил, содрогаясь:
— Слышать не могу юмористов. Как о них вспомню, рыдать хочется. Всю душу своими шутками мне испоганили, — и оттопырил пиджак, под которым белело голое тело. — Вот они, юмористы-то, до чего доводят! Да возьмите две любые страницы из их рассказов — разве это писатели?
И уж совсем согнувшись, уткнулся в моё плечо:
— А у меня душа, может, по смеху чистому истосковалась. Может, она смеха как серебряный колокольчик жаждет, чистого, без пошлости. Чтоб сидеть на концерте иль газетку читать и тихо радоваться. Соглашайтесь.
Я спросил:
— На что?
И высокий гражданин перешёл к делу. Хорошо бы нашей газете отдавать страницы под юмор. Пропускать и вычитывать материалы он, Коля Гаер, будет сам. Не справится — друзей позовёт. В мою задачу входит бегать с материалами в машбюро, а затем к редактору.
— Да мы такое устроим! Такое! — орал он. — Тут вход парадный и белый, вывеска «Клуб юмористов». Или нет. Это будет театр. Тут тумба, тут… Вот что! Это будет «Варьете»! Ах, как хорошо. Мы открываем «Варьете», директор — я! Всё закружится, всё завертится!
И замахал, ей-ей дьявол, руками, отчего стал похож на ветреную мельницу. И пропал, подлец.
А на следующий день на стене редакции висело объявление:
«Приказ № (такой-то)
1. Открыть на страницах газеты раздел «Варьете».
2. Просить гр-на К. Гаера быть его директором.
3. Репертуар «Варьете» печатать на страницах газеты.
Редактор имярек».
Под чем красовалась клякса — жирная, чёрная. И подпись: «Согласен. Коля Гаер».
* * *
В тексте упоминаются реальные персонажи. Хриплый голос из отдела новостей — это Витька Гагарин, который целыми днями обзванивал региональных собкоров. Вскоре он уволился из «Нашей газеты», открыл «Сибирское новостное агентство» и переманил к себе пару человек, в том числе и меня.
А Сан Саныч — это ответсек Братович, вечный персонаж журналистских баек. Рассказывали, что однажды Сан Саныч допился до такого состояния, что решил покончить с собой. Вышел на балкон, сиганул вниз.
На втором этаже были натянуты бельевые верёвки, которые смягчили приземление тела на клумбу. Перепуганный хозяин квартиры со второго этажа выскочил на улицу и набил Братовичу физиономию. Таких баек про Сан Саныча рассказывали очень много.
Юмореска не была напечатана в «Нашей газете», но зато она отправила меня в Ригу на первый Международный фестиваль сатиры и юмора «Море смеха — 91».
С двадцать шестого по двадцать восьмое апреля в Риге проходил первый Международный фестиваль сатиры и юмора, посвящённый восьмидесятилетию Аркадия Райкина, «Море смеха — 91». По заданию редакции я прилетел в столицу Латвии искать новых авторов для нашего издания.
Я, наверное, единственный, кто честно просмотрел все номера отборочного этапа. Молодой был, глупый. Остальные журналисты гуляли по Риге, сидели в кафешках, пили в гостинице.
Фестиваль проходил в Доме офицеров. На дворе, напомню, тысяча девятьсот девяносто первый год — самый разгар перестройки.
Ведущий фестиваля Марк Дубовский шутил со сцены:
— Мы, латыши, не против президентского правления, но — президентского правления Буша!
Владимир Данилец и Владимир Моисеенко рассказывали, что «кролики — это не только ценный мех, но и три-четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса».
Джигурда ревел на гитаре:
— Пере-пере-перестройка!
А за кулисами бегал начальник Дома офицеров: «Если вы не прекратите шутить о партии и правительстве, я выключу свет и звук!»
У меня был пропуск за кулисы. После каждого интересного выступления я находил автора и предлагал сотрудничество с нашим изданием. Подошёл к Шендеровичу.
— А сколько заплатите? — тут же спросил писатель.
— Согласно гонорарной сетке.
Шендерович поморщился:
— Ладно, я пришлю вам свои рассказы.
Не обманул. Прислал. Правда, до этого они уже были напечатаны в «Литературной газете».
На «Море смеха — 91» Шендерович занял третье место среди авторов-исполнителей, среди артистов победили Владимир Данилец и Владимир Моисеенко, а лучшим певцом стал Никита Джигурда. Страшно сказать, но я видел ещё нормального Джугурду!
С той поры прошло больше четверти века. Джигурда превратился во фрика, Шендерович «подвинулся» на теме борьбы с режимом, мечта латышей сбылась: у них иностранное правление. И только «кролики» Данилец и Моисеенко застряли в девяностых.
* * *
Через три месяца после поездки в Ригу я вновь оказался в Прибалтике. В столице Литвы мне предстояло провести половину дня и ночь. Я решил воспользоваться своим служебным положением. В моём кармане лежало журналистское удостоверение.
Я пошёл в полицию и заявил:
— Здравствуйте, я журналист из Сибири. Хочу написать о работе полиции в независимой Литве. Могу я поехать на дежурство с вашим полицейским нарядом?
И мне разрешили!
В полицейском наряде было два человека: русский и литовец. Я уже не помню, где и по каким улочкам Вильнюса мы ездили. Помню, мы остановились на какой-то площади и полицейские рассказали, что именно отсюда начался штурм вильнюсского телецентра. Потом мне показали место, где собираются местные путаны.
Ещё помню, как к нашему полицейскому УАЗику кинулся мужчина:
— Помогите, меня ограбили! Прыснули в лицо из газового баллончика и ограбили!
Мы отвезли бедолагу в участок писать заявление, а сами по горячим следам отправились искать преступников. Никого не нашли.
Остаток ночи я проспал на столе в учебном классе полицейского участка. Утром поехал на вокзал, пообещав своим ночным напарникам отправить статью о нашем дежурстве. Но не отправил.
Я вышел на перрон железнодорожного вокзала в Санкт-Петербурге девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года. И это была уже другая страна. В Москве — ГКЧП, в Питере по Невскому проспекту шли толпы с плакатами «Путч не пройдёт!». Когда я вернулся в Новосибирск, рассказ о ночном дежурстве в Вильнюсе был уже не актуален.
Фото Nikolaus Bader с сайта Pixabay.